Пьяный попутчик

Рассказ

Последним в купе поезда, отходящего с Казанского вокзала на Урал,
зашел изрядно выпивший представительный мужчина. Его провожали жена — круглолицая женщина в болоньевом пальто, и дочь лет одиннадцати в длинном пуховике на вырост и большом бордовом берете, в каких, судя по портретам в Эрмитаже, щеголяли средневековые европейские аристократы.
Обе долго, до самого отхода поезда давали напутствия главе семейства, тот добродушно и терпеливо-снисходительно слушал. Девочка чуть ли не силой вложила ему в карман паспорт.
— Папочка, а то назад не вернешься. Сейчас без паспорта билет не продают.
Наконец, они покинули вагон, мужчина в расстеганном кожаном плаще шоколадного цвета подошел к окну напротив купе. Я смотрел на освещенный тусклым светом перрон у соседнего окна и видел, как дочь побежала за тронувшимся поездом, и, уже отстав, стала задорно подпрыгивать на месте и обеими ладонями посылать вслед воздушные поцелуи. Эта сцена кого угодно растрогала бы!
Мужчина вошел в купе, повесил на плечики дорогой плащ и представился:

— Игорь Дорожкин…

Ему ответили.

—Что вы так на меня смотрите? — сказал он, укоризненно посмотрев на меня. — Извините, выпил.
Ехать с пьяным — занятие не слишком приятное. В то же время, интеллигентное лицо, не вязавшееся с хмельным выражением, вызывало любопытство. Заметив мой подчеркнуто прохладный взгляд, стал разговаривать с ехавшей к родителям парой лет тридцати. Оба разгадывали кроссворды. Дорожкин сказал что-то умное из истории кроссвордов и вскоре, сломав ледок отчуждения, легко завладел всеобщим вниманием.

— Я всегда говорю «прощай», а не «до свидания». В дороге все может
случиться. Так спокойнее.
Рассказал, что зарабатывает на жизнь продажей старинных книг,
которые скупает в провинции.
— Особенно ценятся собрания сочинений и кожаный переплет. Богатые библиофилы денег не жалеют.

На книгах заработал уже «две с половиной» квартиры в Москве.
Он разоткровенничался, хмельная речь перескакивала с предмета на
предмет. Нынешняя жизнь ему не по нраву. Лужкова уважает. Любимая газета «Советская Россия». Отдыхает душой, когда ее читает.
По внезапно включившемуся вагонному радио полилась мелодичная
песня в исполнении Марка Бернеса «Когда весна придет, не знаю…»
Дорожкин умолк, прислонился затылком к перегородке и закрыл глаза. При словах «зачем, зачем на белом свете есть безответная любовь?» непритворно всхлипнул, показались слезы.
Затем объявили песенку повеселее.
— Видите ли, я женат третий раз, — сказал он, заметив встревоженный вопрос в моих глазах. — и от каждого брака по ребенку. Первая жена — техник, первый сын — рэкетир. Вторая жена — преподаватель музыки, сын учится в колледже и мечтает купить машину. Третья жена — торгашка.

Подумалось: «Странный мужик. Возможно, он рассчитывал, меняя
жен, забыть единственную безответную любовь. А может, просто не везло».
— Девочка, которая провожала, — ваша дочь? — спрашиваю.
— Обижаешь.
— Да я не к тому. Может — вашей жены от другого брака?
— Моя. На меня похожа.
— Она вас очень любит. В самом деле, это сразу видно.
Он растроганно заморгал.
— Чем вас так песня задела?

—Про безответную любовь? — сразу угадал он. — Не травите душу…
Пойду в буфет, может сто граммов водки найдут.
— Не стоит. Вам уже хватит. Я больше не буду ничего спрашивать.
— Нет, пойду.
Ушел, вернулся через полчаса, сказал, что выпил бутылку пива с закуской. Трагическим голосом, полным отчаяния, продолжал:
— Человек — самое поганое из всех животных. От него на Земле один вред. Наше существование бессмысленно. Говорят, скоро будет конец света. А вдруг — правда? Зачем тогда все это? Недавно прочитал у Толстого повесть «Три смерти». Легче всех, оказывается, умирать мужику, у которого ничего нет… Надо готовить себя к смерти.
— Рановато вы о смерти, — заметил сидевший напротив возле жены, невозмутимо разгадывавший кроссворд молодой мужчина.
— Нет, нет, пора. Мне уже сорок девять лет. А средний возраст жизни у мужчин сейчас пятьдесят четыре.
— Зачем же ориентироваться на средний. Вы можете прожить долго.

Дорожкин продолжал сыпать глубокими, прочувствованными, исповедальными мыслями, которые переполняли его и рвались наружу, словно узники из заточения.
— Моя фамилия от слова «дорога». Люблю путешествовать. Жена отправила к теще на перевоспитание по окончании дачного сезона — отойти от пьянки. В Москве невозможно: встречу друзей, и — снова в запой. А там, в деревне баня, природа, благость! Теща будет наставлять на путь истинный. Обожаю провинцию! Знаете, кто у меня теща? Директор школы. Я ее очень уважаю!
Некоторое время он молчал. Потом снова заговорил.
— В шестьдесят седьмом служил в Германии. Был денщиком в ДОСе — домах офицерских семей — наводил порядок. Всех посылают на грязные работы, а у меня была легкая служба. Однажды «старик» потребовал десять марок на дембель. Я не дал. Удар. Падая, рассек лоб о стену в Ленинской комнате. Меня в госпиталь зашивать рану, его на губу на десять суток.
Игорь немного помолчал, словно заново переживая картины прошлого.
— Оказалось, у меня аллергия на пенициллин. Вкололи — температура подскочила до сорока. Приехал прокурор. Слышу, как в тумане: «Если бы не стена, то вы бы не получили травму?.. Подпишите вот здесь, что не имеете претензий по данному инциденту». Им надо было не допустить пятна на части.
— Вам еще повезло, что все обошлось, — заметила молодая женщина, оторвавшись от кроссворда. — Десятилетием раньше, в пятидесятых, по рассказу отца, там же, в Германии, при невыясненных обстоятельствах пробили голову моему дядьке. Простой сельский парень, уже два года отслужил из трех. Начальник госпиталя в Москве сказал по секрету, что привезли целый эшелон раненых. Что там произошло, нигде не сообщалось. Дядька вернулся в родное село душевнобольным, спалил дом и вскоре умер в лечебнице где-то в Саратовской области.
— Печально… Я слышал, в ГДР через несколько месяцев после смерти Сталина прокатились демонстрации из-за повышения цен. Начались массовые погромы, подогретые провокаторами из зарубежных спецслужб. Наверняка, оставались недобитые фашисты. Пока был жив Иосиф Виссарионович, побаивались, а потом почувствовали слабину. Остановить путч удалось только благодаря нашим танкам и солдатам, у которых не было приказа стрелять на поражение…

Проводница принесла всем по стакану чая в ажурных подстаканниках. Пока пили, Дорожкин стал рассказывать о загадках Куликова поля, которое недавно посетил с экскурсией.

—Игорь, вы читали что-нибудь Владимира Соловьева? — вспомнил я о своем новом увлечении, настигшем в сорок лет. Как обычно, набросился на все его произведения и трехтомник подробнейшего жизнеописания, купленный случайно в книжном магазине в Усмани.

—Кое-что читал. Особенно понравилось «Оправдание добра». У меня было прижизненное издание.
— А вы что заканчивали? — спросил я изумленно.
— Десять классов.
— Удивительно. Можно подумать — философский факультет университета.
— У меня много друзей с дипломами МГУ. Повращался в их среде, набрался. Им то все эти премудрости за время учебы опротивели, а мне нравятся…

Ночью спал наш попутчик плохо. Вставал, спрашивал у проводницы минеральную воду. Выглушил три бутылки. На рассвете, разбудив меня и вполголоса попрощавшись, вышел на своей станции.

1998 ©️ Валерий Богушев