В 1957 году Габриэль Гарсиа Маркес, которому исполнилось тридцать лет, совершил путешествие за «железный занавес».

В те времена будущий классик магического реализма вынужден был из-за прихода к власти в Колумбии военной хунты несколько лет жить вдали от родины, в Европе. Однажды июньским днём он завтракал во франкфуртском кафе в компании с Жаклин, француженкой индокитайского происхождения, модельером одного из парижских журналов, и итальянским журналистом Франко. Франко не знал, что делать с только что купленным автомобилем, и предложил проехаться по странам социализма.

Не без труда уладив таможенные формальности, молодые люди пересекли границу ГДР. В описании этой страны преобладают недоуменные и тревожные нотки. «За две недели до этого, —пишет Гарсиа Маркес, — словно по прихоти случая – мы побывали в Гейдельберге, студенческом городе Западной Германии, впечатляющем своей открытостью и оптимизмом, как ни один другой в Европе. Лейпциг – тоже университетский город, но город печальный, где старые трамваи набиты унылыми, скверно одетыми людьми… Мы не могли понять, почему народ Восточной Германии, взявший в свои руки власть, средства производства, торговлю, банки, связь, был тем не менее грустным народом, какой я когда либо видел».

Бросились в глаза медленное обслуживание и очереди. «Забота о массе мешает видеть отдельного человека,»— так попытался объяснить Г. Маркес причину разочаровавших его негативных явлений, с которыми пришлось затем столкнуться и в Польше, и в Чехословакии, и в Венгрии, где совсем недавно был подавлен контрреволюционный мятеж… Уже в ту пору писателем были точно подмечены симптомы болезни, через несколько десятилетий приведшей к краху социалистическую систему.

Самое сильное впечатление на писателя за «железным занавесом» произвела поездка в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов, куда они отравился вдвоем с Франко на поезде, распрощавшись с Жаклин.

На первой же станции после пересечения границы писатель заметил: «Здесь царили деревенская атмосфера и провинциальная скудость, мешавшие мне ощутить разницу в десять часов, что отделяла меня от колумбийских деревень». Желание понять, осмыслить увиденное целиком захватили писателя в СССР.

В Киеве во время стоянки состава делегатам фестиваля был устроен торжественный приём с исполнением гимна, цветами и знамёнами. «Когда поезд тронулся, мы обнаружили, что на рубашках не хватает пуговиц, и было не просто войти в купе, заваленное цветами, которые бросали через окно,—вспоминает Гарсиа Маркес, и так и видишь в этой фразе его добродушную усмешку.—Казалось мы попали в гости к сумасшедшему народу – даже в энтузиазме и щедрости он терял чувство меры».

Затем приводит ещё один курьёзный случай. Попробуйте пересказать его короче и точнее автора. «Я познакомился с немецким делегатом, который похвалил русский велосипед, увиденный на одной из станций. Велосипеды очень редки и дороги в Советском Союзе. Девушка, хозяйка велосипеда, сказала, что дарит его ему. Он отказался. Когда поезд тронулся, девушка с помощью добровольных помощников забросила велосипед в вагон и нечаянно разбила делегату голову.

В Москве можно было наблюдать картину, ставшую привычной на фестивале: немец с перевязанной головой, разъезжающий по городу на велосипеде». В отточенной лаконичности стиля уже угадывается создатель гениально краткого и выразительного описания утра в деревне: «Голубая влага, наполненная петушиными криками»…

Помимо забавного, Г. Маркес не упускает и того, что вызывало у него неприятие и язвительную насмешку, будь то упоминание о методах руководства страной Сталина (хотя у власти был уже Хрущёв), помпезная архитектура столицы или поездка в передовое подмосковное хозяйство, которое, по западным меркам, таковым не являлось.

А вот взгляд мало кому тогда известного иностранца на Москву и москвичей. «Москва – самая большая деревня в мире». «Исчезновение классов – впечатляющая очевидность: все одинаковы, все в старой и плохо сшитой одежде и обуви. Они не спешат и не суетятся, и, кажется, всё их время уходит на то, чтобы жить». Последняя фраза, близкая по стилю и глубине к платоновской прозе, невольно наводит на сравнение того времени с нынешним. Контрасты разительны…

«Простота, доброта, искренность людей, ходивших по улицам в рваных ботинках, не могли быть следствием фестивального распоряжения»,—наверное, это самое главное, что сумел разглядеть и оценить писатель.

После стольких критических замечаний в адрес соцстран несколько неожиданным может показаться его более позднее признание: «Я всегда верил и верю, что весь мир рано или поздно станет социалистическим, и я хочу, чтобы это так и было, причем, чем раньше, тем лучше. Но я также убежден, что среди другого помешать этому может и плохая литература…»

Еще раз писатель приезжал в СССР спустя 30 лет в 1987 году и поддержал идеи перестройки — как они тогда декларировались. То что произошло у нас и в мире в последующие годы — разрушение СССР и мировой системы социализма — наводит на мысль: а может и правда, у нас писатели не очень хорошо писали или читатели не совсем то читали?

Любопытно, что думал и говорил великий колумбиец об этих событиях, свидетелями которых мы все стали?